«Мы работали как солдаты – по приказу»
В центре Москвы – мокрый асфальт, люди в медицинских масках штурмуют метро, а в Южном Бутово – просторы, какие-то заснеженные парки, светлые многоэтажки, между ними – скверы. В одной из бело-розовых высоток сидит у окна и смотрит на Бутовский лес Екатерина Васильевна Вдовина – труженица тыла, ветеран труда. Смотрит, вспоминает и рассказывает – о жизни в осажденной деревне, обозах с ранеными, о ковровых бомбардировках, о том, как 12-летней девочкой вязала снопы и копала колхозную землю – от темна до темна копала. И о любви, конечно, о любви тоже!
Дифтерит лечили гробиками
Родилась маленькая Катя у своих родителей поскребышем – так говорили. Матери уже сорок три исполнилось, не собиралась она больше рожать, а вот пришлось.
«А почему так получилось – а потому что за пять лет до этого в семье пятеро детей умерли - один за другим. Страшнаятогда была болезнь - дифтерит.Самоэтослово звучало смертью. Рассказывали,что когда знаменитогодоктораРаухфуса спрашивали: чем вы лечит дифтерит, он отвечал – гробиками. Пятеро детей родители за неделю похоронили, осталась одна девчонка. А как в деревне жить с одной девчонкой? Работать-то кто будет? Вот матери и пришлось забеременеть. Сестру в 26-ом году родила, а потом и меня – в 28-ом».
Надеялась, что мальчик, конечно, будет – работник. А снова получилась девочка, даже всерьез оговаривали с соседкой возможность обмена детей – соседка как раз дочку хотела, чтоб младших нянчила.
«И поменялись бы, да мать уж не смогла с родным дитём-то расстаться. Так и стали жить. Хозяйство родительское крепкое было, середняцкое. Телеги были – и на каждый день, и праздничные, дуги с колокольчиками, сани расписные. Только велели в колхоз вступать, и родители первыми пошли. Всё отдали – и скотину, и землю, и зерно. Папа считал: раз государство решило, то так и правильно. В поселок переехали, в Алексин. Мама дипломированным льноводом работала – лён, это такая культура, что требует научного отношения».
Сорок первый год
Ни картошку не успели собрать осенью, ни хлеб – потому что на полях шла война, и кровью заливались они, не трудовым потом.
«Немец шёл очень быстро. Туле, конечно, больше нашего досталось – она из рук в руки переходила много раз, а наш Алексин освободили 17 декабря – и больше уже не отдавали немцу».
В поселке стояла дивизия, готовились к наступлению. Или к отступлению – в худшем случае. В Катином доме расположился штаб разведроты – дверь не закрывалась ни днем, ни ночью, большой стол сплошь занимали карты военных действий, размеченные флажками и другими пометками. Катина мама из офицерских пайков варила обед, кормила военных. Катя с сестрой сидели на печи. Сначала боялись, потом привыкли. Но зарево огня над Тулой все-таки было очень, очень страшным – в полнеба.
«Мы уж и забыли, что ночью небо – черное. Красное оно было!»
Если бы Красной Армии пришлось отступать, поселку суждено было быть сожженным. Так тогда делали, на пути врага жгли деревни, скот угоняли в тыл, а жителей выселяли - в леса. Но куда идти? Бои и под Москвой, и в Серпухове, и под Калугой, и в Туле.
«Мы с мамой и сестрой уже котомки себе смастерили, сложили вещи теплые, что было из продуктов – хотя что там было, смех один! И уже окружили деревню солдаты с бутылками зажигательной смеси в руках, чтобы закидать-поджечь, как был получен приказ – завтра в шесть утра – идти в наступление. И жечь не стали. И в лес мы не пошли. И котомки разобрали».
Дивизия выступила в шесть, а уже через пару часов начали прибывать первые обозы с ранеными. Стоны, крики, оторванные руки, оторванные ноги, забинтованные головы, кишки наружу.
«Я сейчас это говорю, и меня всю трясет. Невозможно это ни забыть, ни как-то другими хорошими воспоминаниями закидать. Всегда со мной».
Банно-прачечный комбинат
«И вот тогда нас всех женщин-девочек собрали, говорят: надо стирать бинты, не хватает бинтов, смотрите, сколько раненых. Мыло дали, а так у нас давно мыла не было, золой стирали».
Бинты нужно было не только стирать, отстирывать от крови, причем в холодной воде – чтобы не заварить белок, но и гладить. Тяжелые утюги на углях, слишком тяжелые для 11-летней девчонки.
«Я всегда была сильная. Крепкая какая-то. Ничего меня не брало, всякое могла вытереть и выстоять. Мне дочери говорят: ты родилась уже такая, необыкновенная. А я думаю, жизнь меня закалила».
Время сеять и время жать
К весне на освобожденные земли пришли сапёры – надо было готовить поля, очищать от мин, надо было сеять пшеницу. Фронту нужен был хлеб.
«Пахать – а чем пахать? Тракторов нет, лошадей нет, взяли в руки лопаты и вышли. Каждому выделили по гектару земли – копай. Мы и копали. Выполняли приказ, как солдаты. Ничего, вспахали. Посеяли. Осень пришла, новая забота – урожай собирать. Работали на бычках-годовичках. Трактор был один на несколько деревень. Мне хлеб жать очень нравилось, самое моё любимое было – нож возьму покрепче, и снопы режу. Нет, ни серп никакой, нож острый. Ручку я тряпицей заматывала, чтоб руке легче было. Но уставала, конечно, чего уж там».
Хлеб убирали ночью. Требовалось, чтобы была полнейшая темнота – если было безоблачно и светил ясный месяц или, не дай бог, полная луна, работы прекращали. Фашисты бомбили Тулу, летали над землей низко, и привлеченные активностью в поле, сбрасывали бомбы в драгоценную пшеницу. Этого нельзя было допускать, потому что всё для фронта, всё для победы.
Иногда они возвращаются
«В Москву я самым неожиданным образом попала. Разведчики, что в 41-ом у нас в дому стояли, набирали в 46-ом вольнонаемных в московскую школу для офицеров. Были они в Туле, вспомнили про мою маму – она же им стряпала, воспоминания хорошие остались. Моя сестра в то время уже на курсах животноводов училась, а я не успела никуда еще поступить. Ну, приехали они к нам, говорят: отпустите дочку к нам работать! Нам типографские работники нужны! Я сначала оробела, но папа говорит: пусть Катюша едет! И я поехала в Москву».
Высшие академические курсы офицеров разведки – так называлось новое место работы семнадцатилетней Кати. Быстро освоила профессию печатника и уже через месяц ловко подготавливала машину и материал к работе, загружала машину бумагой, заливала красочные ящики краской, вела процесс печатания и устраняла неполадки. Печатала брошюры для курсантов, всё под грифом «совершенно секретно».
Училась в школе рабочей молодежи, закончила десять классов, вступила в комсомол и более того – стала секретарем комсомольской организации на своей службе.
«Когда перевели работать в специальный библиотечный фонд – так и уставы пришлось учить. Когда слушатель сдает тот или иной устав, нужно его пролистнуть, проверить, все ли страницы на месте, а то вдруг офицер взял и выдернул себе на память, а так у нас нельзя!»
Выйти замуж за разведчика
«Могла, могла выйти замуж за разведчика. Мы в общежитие жили, там селили постоянный комсостав. Познакомились с лейтенантами. Они как раз свои два года на курсах доучились, предстояло распределение – и все спешили пожениться, чтобы ехать семьей. Подруги все замуж повыходили. Моего лейтенанта распределили не в мирный гарнизон, а в Корею – там война началась. Он меня сразу предупредил, что разрешено писать им оттуда по письму в месяц. Месяц, говорит, буду матери слать, месяц – тебе. И пропал. Только и знала от командиров, что жив он, а писать перестал».
Два года прошло. Екатерина Васильевна вышла замуж, родила дочку, кормила её грудью, жила с мужем (не военным) в прежней своей общежитской комнате, таскала из молочной кухни теплые бутылочки с кефиром, и в один день увидела на пороге своего-уже не своего лейтенанта.
«Ох, ну что сказать. Пошли на какое-то кино, индийское, помню. Только не смотрели ничего, а плакали вдвоем. Но что поделаешь? У меня дочка. Через десять лет вторая родилась. А с мужем мы разошлись, я, если что-то не по мне, терпеть не буду. А жизнь моя интересная была, настоящий роман – где военный, где шпионский, где про любовь».
Екатерина Васильевна просит показать, как вышла на фотографиях. Сетует, что волосы уже не те – а была ведь копна! Но быстро успокаивается – не в густоте волос счастье, а в покое, в тепле, в чистых свежих стенах большой квартиры, недавно отремонтированной районной Управой.
Полина Перевозчикова
